рубрика дизайн Излюбленное нами (но утомительное для зрителя) жонглирование образами массовой культуры — иногда оборачивающееся дурного свойства фиглярством — на деле имеет под собой природу совершенно наивную: бесконечное признание в любви самым разным художникам. К тому же, мастерство исполнительское интересно не менее мастерства авторского, а для меня лично даже и более интересно; в музыке исполнительское мастерство — вещь очевидная, а вот в изобразительном искусстве оно демонстрируется намного реже: в иконе, в гравюрной копии живописной работы, в «оммажах», и, собственно, в производстве полиграфического отпечатка (давным-давно мой дедушка получил золотую медаль за офсетную печать врубелевских рисунков к Лермонтову; помню, меня это удивляло безмерно).

В первый раз я понял, как можно признаваться в любви художнику публично, увидев любимые фрагонаровы качели на обложке группы Little Feat в исполнении Неона Парка в одном из старых номеров журнала [кАк). Неон Парк был настоящим рок-притырком: в частности, он приставлял к пин-аповым девушкам голову Дональда Дака (затея для поп-артиста не хуже прочих), и однажды сделал гениальную обложку для Фрэнка Заппы; вроде бы Заппа попросил его придумать нечто более чудовищное, чем вот это — и Парк в общем справился, совместив идиотическую картинку с журнальной обложки и идиотическую рекламу по всей видимости из этого же журнала.

Любовь к художникам же началась еще раньше, с книжки «500 шедевров» 1997-го года — в белой суперобложке, с даже и по нынешним временам бодрыми разнофактурными буквами на ней. Внутри — все мои теперешние друзья: и шулер с бубновым тузом, и странные и нежные барышни школы Фонтенбло (одна из которых так уверенно держит за грудь вторую); совсем непонятный Де Кирико со статуей и бананами, Люсьен Фройд — картина опять-таки с грудью и собачкой. Со всей определенностью можно сказать, что именно эта книжка долгое время была моим чудесным проводником в мир чувственности. «Свобода на баррикадах» была по части чувственности почему-то не очень, тицианова венера тоже; энгровская купальщица возбуждала изрядно, а прерафаэлитная дама в синем платье выгодно отличалась от многих прочих шикарной задницей. В конце же книжки располагался пугающий экстатический святой на абсолютно черном фоне не помню чьей кисти, уничтожавший всякое трепетное переживание, и забыть о его присутствии в книжке было задачей не из простых.

Напряженный и таинственный «Большой всплеск» Хокни, также выбранный составителем книжки в «шедевры», требовал для двенадцатилетнего меня пояснений: ведь совершенно неясно было, кто же все-таки прыгнул в бассейн. И плакат, сделанный нами для сообщения о летних интенсивных курсах в «британке», содержит в себе несколько небеспочвенных предположений на этот счет.